Великая Вторая Одиссея

Автобиографический роман Эли Визеля "Ночь" о жизни еврейского подростка в концлагере заканчивается так:
"Однажды, собравшись с силами, я смог подняться. Мне хотелось посмотреться в зеркало, которое висело на стене напротив. Я не видел себя со времен гетто.
Из зеркала на меня глядел мертвец.
С тех пор его взгляд не оставляет меня".

Трагедия - это почти всегда о тех, кто ушел. О тех, кого убили практически сразу. Или о тех, кто не вовремя сказал резкое слово. И о тех, кто за заступился за слабых. В конце концов, о тех, кого покинули силы за пару дней до... (как это и было с отцом Визеля). Выжившие воспринимаются как счастливчики. Они столько перенесли, но они могут жить дальше. И, тем не менее, у них - своя трагедия.

Та, которая смотрит на Эли из зеркала. Или та, о которой рассказывается в спектакле "Kryjówka" ("Укрытие"). Собрание историй польских евреев, выживших во Вторую Мировую. В подвалах, в щелях, за шкафом. И скрывающих потом собственное еврейство.

Коллекция историй, воссозданная с поразительным вкусом и (уж не знаю, цинично ли это) с потрясающей красотой. Зрителям предлагается то ли спуститься в подвал, то ли подняться на чердак, где единственный источник света - пробившиеся между досками лучи то ли солнца, то ли лампы. Здесь тесно и душно. Но при этом вся эта игра света, блики на старой мебели и действительно потрясающая живая музыка... Совершенно непонятно, как весь этот ужас можно было сделать настолько эстетически прекрасным.

И вот, собственно театральное действие заканчивается, теперь - время историй. Каждый раз их количество пополняется, потому что приходят новые зрители и пересказывают свои семейные предания. В какой-то момент возникает пресыщение, но именно оно - и есть самое страшное. Ибо, если за пару часов спектакля можно устать от этого, так сколько же на самом деле было таких историй про "одного моего знакомого, приятеля, дальнего родственника, наконец, про меня самого"?

Именно поэтому этот спектакль не только о евреях. Это о страхе быть другим. В любой  -  политической, религиозной, социальной, общественной, какой бы то ни было - ситуации. В общем, о белых воронах, которые остаются таковыми, как бы не красили перья.

P.S. А на аватарке надгробие с саратовского еврейского кладбища. Практически безымянное, но очень для меня дорогое.

Снилась идеальная актриса - без характера, полностью перевоплощающаяся в каждую роль. И требующая от режиссера малейших деталей: "А что перед этим? Я устала? Промокла под дождем? Нет?". И музыкант, пишущий музыку о каждой ее роли, который смог найти какую-то общую тему, вернув (подарив?) ей тем самым душу и волю.

Перед джазовым концертом случайно оказалась на художественной выставке. Правда о том, что это была выставка, я узнала только благодаря проспекту. Мои попытки найти среди пестрых квадратов и разноцветных лампочек искусство (Подожди, в следующем зале точно будут картины!) оказались безрезультатны.

Но, опять-таки благодаря проспекту, удалось выяснить, что увиденное вовсе не гипотетический интерьер кафе, а действительно некий арт, наверняка содержащий в себе несколько глубокомысленных «–измов».

Проникшись современным искусством (художник всем прочим формам предпочитает полоски), сходу придумала альтернативное движение, в основе которого будут, например, треугольники. А идейные вожди нового направления будут ходить в тельняшках, перечеркнутых крестами ярких цветов…

P. S. Кстати, концерт порадовал здоровым консерватизмом. Саксофон (Maciej Obara), фортепиано (Dominik Wania), контрабас (Ole Morten Vaagan), перкуссия (Gard Nilssen). Без лишних слов и концепций музыканты показали настоящий джаз с тонкими импровизационными дуэлями, сумбурной какофонией и удивительно лиричным звучанием. Играют, как дышат. Чувствуют, как играют.

В силу тотальной усталости и абсолютной эмоциональной опустошенности, многие вещи иначе воспринимаются.

Ялтинский дворик, отдаленный шум моря, темно. Освещение - узкая полоска света из приоткрытой двери. Старая женщина, у ног - кот (ну Ялта же). Выглядит, словно сказочная ведьма, которая сейчас заговорит о будущем. Но она лишь недоуменно смотрит на меня и возвращается к своему занятию - чистке рыбы.

Предсказания отменяются.
Рыба время от времени загорается серебром.

"Люди в действительности не такие цельные и последовательные, какими бывают в романах, за исключением произведений Достоевского, у которого все герои полусумасшедшие,что делает их похожими на нас и на наших знакомых..."

Приходя домой с бутылкой вина, я ставлю ее на стопку книг. Потому что больше не-ку-да. Выбирать можно только автора, на труд которого собственно, словами Довлатова, "воздвигается сей маленький обелиск".