Великая Вторая Одиссея

Автобиографический роман Эли Визеля "Ночь" о жизни еврейского подростка в концлагере заканчивается так:
"Однажды, собравшись с силами, я смог подняться. Мне хотелось посмотреться в зеркало, которое висело на стене напротив. Я не видел себя со времен гетто.
Из зеркала на меня глядел мертвец.
С тех пор его взгляд не оставляет меня".

Трагедия - это почти всегда о тех, кто ушел. О тех, кого убили практически сразу. Или о тех, кто не вовремя сказал резкое слово. И о тех, кто за заступился за слабых. В конце концов, о тех, кого покинули силы за пару дней до... (как это и было с отцом Визеля). Выжившие воспринимаются как счастливчики. Они столько перенесли, но они могут жить дальше. И, тем не менее, у них - своя трагедия.

Та, которая смотрит на Эли из зеркала. Или та, о которой рассказывается в спектакле "Kryjówka" ("Укрытие"). Собрание историй польских евреев, выживших во Вторую Мировую. В подвалах, в щелях, за шкафом. И скрывающих потом собственное еврейство.

Коллекция историй, воссозданная с поразительным вкусом и (уж не знаю, цинично ли это) с потрясающей красотой. Зрителям предлагается то ли спуститься в подвал, то ли подняться на чердак, где единственный источник света - пробившиеся между досками лучи то ли солнца, то ли лампы. Здесь тесно и душно. Но при этом вся эта игра света, блики на старой мебели и действительно потрясающая живая музыка... Совершенно непонятно, как весь этот ужас можно было сделать настолько эстетически прекрасным.

И вот, собственно театральное действие заканчивается, теперь - время историй. Каждый раз их количество пополняется, потому что приходят новые зрители и пересказывают свои семейные предания. В какой-то момент возникает пресыщение, но именно оно - и есть самое страшное. Ибо, если за пару часов спектакля можно устать от этого, так сколько же на самом деле было таких историй про "одного моего знакомого, приятеля, дальнего родственника, наконец, про меня самого"?

Именно поэтому этот спектакль не только о евреях. Это о страхе быть другим. В любой  -  политической, религиозной, социальной, общественной, какой бы то ни было - ситуации. В общем, о белых воронах, которые остаются таковыми, как бы не красили перья.

P.S. А на аватарке надгробие с саратовского еврейского кладбища. Практически безымянное, но очень для меня дорогое.

Технический райдер и пресс-релиз "Оргии".
Ролик должно записать "Интимно, сердечно, загадочно".
"Язвить и делать детей... ярче я могу одновременно".
Так и живем.

Когда смерть всех героев оборачивается облачением в безликие пиджаки, а кубки с ядом - шариками для пинг-понга, когда Гамлет пропускает монолог "быть или не быть", махнув рукой (мол, вы и сами все знаете), трагедия перестает быть таковой, не становясь фарсом. Зато сколько тонкого сарказма внезапно оказывается в знакомом тексте Шекспира в столь знакомом переводе Пастернака.

Великолепно дозированная ирония от "Театра 19" делает практически невозможное - уходя с трагедии, зритель улыбается, но при этом не просто так, а с осознанием.

Пока в Ялте «Асса-эффект» я вновь посетила город моих снов. Но на этот раз приснился спектакль в тамошнем театре. Театр уже снился как-то раз, причем настолько реалистично, что я долгое время была уверена, что посещала его на самом деле много лет назад.

Так вот, спектакль. По стихам Бродского. При желании даже могу вспомнить, по каким именно. На сцене «фрагмент» парусного судна с мачтами, канатами, штурвалом и прочим. Причем, время от времени «корабль» покачивается, как на волнах. Часть действия показывается по старому телевизору, после чего актеры каждый раз сами себе аплодируют. Посреди зрительного зала стоит рояль, никоим образом не задействованный в постановке…

В конце «исполнитель главной роли» читает стихотворение «Развивая Платона» и несильно ударяет кулаком бок корабля. Вслед за ним это движение повторяют другие актеры, а потом и все зрители.

К. - Ну почему так получается, не понимаю...
Я. - Потому что 98 процентов населения - идиоты.
К. - У тебя на все вопросы есть ответы?
Я. - На все вопросы я могу отшутиться. Ответов, увы, не держим.

Напротив Театра открылась контора, делающая надписи на футболках и прочей сувенирной продукции. У входа висит образец. На образце ярко оранжевым цветом написано: «Сексом дружбу не испортишь». Пройдя мимо футболки раз семь за день, поневоле начинаешь соглашаться…

Утром на набережной рыбаки кормят котов. Пытаются сделать так, чтобы было «по справедливости» - каждой кошке по рыбке. Но одна все равно перехватывает больше. Грациозно исполненное хамство. И вечером бродячая кошка хватает ласточку. Не менее грациозно…

Странное ощущение. По паспорту возраст Лермонтова, а кажется, будто так и не пересекла двенадцатилетний рубеж, но при этом в чем-то явно старше сорока трех. Проще не думать о числах…

...И парадокс в том, что сцена - единственное во всем в театре место, где можно спокойно поговорить по телефону с хорошим другом.

Театр - это неосуществленная юношеская мечта моей мамы. Для меня же Театр - случайность, неожиданно ставшая почти домом. Или, по крайней мере, любимой работой. И сейчас следовало бы написать много слов о том, что для меня значит Театр теперь.

Но я не буду этого делать.
Вот вам праздничная "открытка" с моим Театром. Для любителей экзотики - пальмы в снегу.



А я пошла отмечать.