Великая Вторая Одиссея

Я люблю маленькие музеи, потому что в них живет дух уходящего времени. В кружении пыли, которое видно в солнечном свете; в зеркалах, отражения которых всегда сквозь легкую дымку; в предметах, которые сейчас могут служить лишь экспонатами…  Маленькие музеи – это консервация уходящего времени в самой густой консистенции.

 В больших музеях (а тем более, в – знаменитых) этого нет: пространства и толпы посетителей разжижают уходящее время, а то и вовсе выгоняют его прочь.

Именно в маленьких музеях, где так хорошо виден быт,  живет прежняя… не хочется писать «страна», но пусть будет. Страна, за которую очень обидно. Обидно, что ее больше нет. Обычно я выражаюсь более емко, сжато и резко, но сейчас стараюсь быть интеллигентнее.

История Пушкинского музея, созданная Парфеновым и командой, тоже о той стране. Когда один человек, вдохновленный идеей, создает музей, а богатейшие люди скупают шедевры живописи.

И бывая в маленьком музее в Ялте, я понимаю, что это не было единичным явлением. Это было нормальным. Ялтинские врачи по выходным собирались для карточной игры, а проигрыш шел на оплату обучения студентов-медиков. Или те же врачи сажали деревья на Пушкинской улице… А другие энтузиасты помогали гимназии... И так далее, и так далее…

Выводов не последует. А вот совет, пожалуй, будет. Ходите в маленькие музеи.

P.S.  Кот Матроскин Табаков, выпрашивающий деньги на искусство, хорош, чего уж там.

Все-таки занятно замечать за собой следующее. С каждым годом я все больше похожа на своих родителей. А так как у меня их трое, коктейль получается еще. А в качестве «приправы» выступают какие-то черты моего старшего друга И. В.

Практически любой свой поступок я могу отнести к кому-нибудь из них: «Так может поступить только мама», «Да уж, абсолютно в папином стиле», «Ну прямо как отец». Удивительно, как с каждым годом они «прорастают» во мне.

И если еще несколько лет назад влияние с их стороны порой воспринималось в штыки, то теперь я с нежностью и любовью отмечаю малейшее сходство. Причем, даже в тех случаях, когда оно, возможно, не характеризует меня с лучшей стороны.

Хитрость родного отца, его же склонность к авантюризму, сдерживаемая излишней принципиальностью отчима в некоторых вопросах; упрямство - от них обоих, балластом которому – мамина легкость и, если не ее умение понять, то хотя бы стремление к нему…

Лабиринты ялтинских улиц – это месть города отдыхающим. Они, польстившись, сняли «небольшую комнату в старом доме, в тихом переулке, в таком уютном райончике, совсем у моря»… Но первая же самостоятельная прогулка до места дислокации оборачивается бесконечным блужданием по узким переулкам. А ведь всего лишь один раз ошиблись поворотом…

Ялтинские улицы… В принципе, они – и есть наглядная иллюстрация того, что геометрия Лобачевского существует. Или яркое доказательство того, что цель одна, но пути ее достижения могут множиться до бесконечности.

Здесь нет «вправо» и «влево», зато есть «вниз» и «наверх», к морю и горам соответственно. И еще – вездесущие сократы. Знание о них недоступно гостям города, оно принадлежит аборигенам и передается из поколения в поколение.

Сразу после переезда «заблудится в городе» было любимым моим развлечением. Выбрать малоизученный район и полдня блуждать по извилистым улицам, чтобы в итоге оказаться буквально в двух метрах от начала маршрута.

Каменные лестницы, пережившие войны и революции (не говоря о бесчисленных атаках отдыхающих), дома из прежних времен с потрескавшейся отделкой, фантастические нагромождения веранд, балкончиков и лестниц… Это та непарадная Ялта, которая начинается, если не в двух метрах от кричащей Набережной, то уж точно в пяти. И это та Ялта, которую я люблю.